Мир, сотворенный его идеалами

[Saitarien]

Но качество, проявляющееся в красоте трагедии, присуще жизни всегда и везде, в любых обличьях. В смерти, в нестерпимой боли и невозвратимости прошлого есть что-то священное, они внушают благоговение, чувство простора и глубины, неисчерпаемой тайны существования, которая привязывает к миру страдающего человека узами боли и горести. В эти моменты проникновения мы теряем всю страстность мимолетного желания, всякое стремление к незначительным целям, всякую заботу о мелочах, которые составляют для поверхностного взора повседневную жизнь; мы видим вокруг маленького плота, освещенного мерцающим светом человеческого товарищества, темную глубь океана, волны которого нас качают какой-то краткий час; из великой ночи веет холодный, пронзительный ветер; душа ощущает великое одиночество людей среди враждебных сил и должна, собрав все свое мужество, в одиночку бороться с целой Вселенной, которой дела нет до наших надежд и страхов. Победа в этой борьбе с властью тьмы означает истинное крещение в славную когорту героев, истинное посвящение в красоту человеческого существования. Из встречи души с внешним миром рождаются смирение, мудрость и сострадание, а с ними начинается и новая жизнь. Вобрать в самую сокровенную обитель души те властные силы, игрушками которых мы являемся,– смерть и утрату, невозвратимость прошлого и беспомощность человека перед слепым метанием Вселенной от одной тщеты к другой, почувствовать и узнать эти вещи – значит одержать над ними победу.
Вот почему прошлое обладает столь магической властью. Красота его недвижных и безмолвных картин похожа на зачарованную чистоту поздней осени: листья продолжают полыхать золотым сиянием, пока первый порыв ветра не сорвет их с ветвей. Прошлое не изменяется и никуда не стремится, оно крепко спит после судорог и лихорадки жизни; то, что было страстью и погоней, мелочным и преходящим, постепенно развеялось, а вещи прекрасные и вечные светят из прошлого, подобно звездам. Красота прошлого для души низкой невыносима; но для души, покорившей судьбу,– это ключ к религии.
Жизнь человека, если посмотреть на нее со стороны, очень незначительна в сравнении с силами природы. Раб обречен поклоняться времени, судьбе и смерти, потому что они величественнее всего, что он в себе находит, а еще потому, что все его мысли направлены на вещи, ими пожираемые. Но, хотя они и велики, мыслить о них, чувствовать их бесстрастное великолепие – еще более великое дело. Мышление делает нас свободными; мы не склоняемся более в восточном унижении перед неизбежным, но впитываем его и делаем частью самих себя. Отказаться от борьбы за личное счастье, избавиться от сиюминутного желания и сгорать от страсти по вечному – вот что такое освобождение, и именно ему поклоняется свободный человек. Свобода возникает из созерцания судьбы; ибо сама судьба теперь в подчинении у разума, который ничего не оставляет очищающему огню времени.
Связанный с остальными людьми самыми прочными узами – узами общего рока, свободный человек находит, что новое видение всегда с ним, освещая каждое обыденное дело светом любви. Жизнь человека – долгий путь в ночи, на котором его поджидают невидимые враги, усталость и боль. Это путь к цели, достигнуть которой суждено немногим. Один за другим наши товарищи, идущие по этому пути, исчезают, подчиняясь неслышным приказам всемогущей смерти. Очень кратко время, когда мы можем помочь им, когда решается их счастье или несчастье. Пусть в нашей власти будет осветить им путь светом солнца, облегчить их горести сочувствием, принести им светлую радость неустанной привязанностью, укрепить слабеющую волю, внушить веру в часы отчаяния. Не будем мелочно взвешивать их достоинства и недостатки, будем думать лишь об их нуждах – о горестях, трудностях, возможно, о слепоте, которые составляют несчастье их жизни; будем помнить, что они такие же, как мы – страдающие во тьме люди, актеры из той же трагедии. Поэтому, когда дни их пройдут, когда все, что было в них доброго и злого, станет вечным в бессмертии прошлого, мы сможем сказать, что в их страданиях и неудачах нет нашей вины – наоборот, когда бы ни вспыхивала искра божественного огня в их сердцах, мы всегда были готовы помочь одобрением, симпатией, словом.
Коротка и бессильна жизнь человека; на него и на весь его род медленно и неумолимо падает рок беспощадный и темный. Не замечая добра и зла, безрассудно разрушительная и всемогущая материя следует своим неумолимым путем; человеку, осужденному сегодня потерять самое дорогое, а завтра самому пройти через врата тьмы, остается лишь лелеять, пока не нанесен удар, высокие мысли, освещающие его недолгие дни; презирая трусливый страх раба судьбы – поклоняться святыне, созданной собственными его руками; не боясь власти случая, хранить разум от бессмысленной тирании, господствующей над его внешней жизнью; бросая гордый вызов неумолимым силам, которые терпят до поры его знание и его проклятия, держать на себе мир, подобно усталому, но не сдающемуся Атласу. Держать – вопреки давящей все на своем пути бессознательной силе – мир, сотворенный его идеалами.

(Б.Рассел, "Поклонение свободного человека")

@темы: философия, Рассел, вера, бессмертие, сансара, человек

---

Про Инаковость

[R=>]

Когда  пятнадцатилетний  подросток чувствует,  что его  внутренний  мир
устроен  иначе, чем  у сверстников, ему очень  легко впасть  в заблуждение -
решить, что он взрослее и умнее, а потому и мыслит по-другому. На самом деле
это не  так.  Просто моя  тревога, моя неуверенность заставили  меня  раньше
других  задуматься  над  устройством  своего  сознания.  Причем  самокопание
порождало  в  моей  душе лишь хаос, и  дальше нелепых  догадок дело не  шло.
Стефан  Цвейг  пишет:  "Дьявольское  начало  есть  в  каждом  человеке;  это
беспокойство, побуждающее нас  вырваться за пределы своего "я", стремиться к
бесконечному...  Словно сама  природа  почерпнула  из  недр  древнего  хаоса
неистребимый ген непокоя и заразила им нашу душу". Этот "ген непокоя" вносит
в  нашу  жизнь   напряжение,   вселяет  в   нас  "жажду  сверхчеловеческого,
сверхчувственного". Пока же сознанию отводится роль разъяснения и примечания
к чему-то главному, человек может обходиться и без сознания.
(***)
В части  моего сознания  зародилось  самодовольство,  я как бы  опьянел
оттого, что опережаю своих сверстников, и дурман этот распространился на все
мое существо. Однако  та область  сознания, что опьянела первой, первой же и
протрезвилась,  в то время как душа  в целом еще находилась во власти хмеля.
Не отдавая себе отчета  в  этом  обстоятельстве, я решил,  что рассудок  мой
теперь ничем не замутнен; я отверг идею своего превосходства  и в ослеплении
уверил  себя, что я такой же,  как другие. На  этом  я не остановился, пошел
дальше: если я такой же, то, значит, я  ничем от других не отличаюсь (именно
здесь проявилось действие дурмана, окутавшего большую часть моего сознания).
И еще дальше:  они все такие же, как я. Вот что имел я в виду, когда говорил
о  хаосе,  в который  ввергало  меня  неустанное  самокопание...  Я сам себя
гипнотизировал. И  с тех  пор этот безрассудный,  лживый, я бы  даже сказал,
дурацкий самообман (в  глубине души я  и сам  понимал  его химеричность)  на
девять десятых заполнил мое существование. Вряд ли кто может соперничать  со
мной по части внушаемости.

1949
"Исповедь маски"

@темы: я и другие, подростки, рефлексия, Мисима

---

Побег узника

[Saitarien]

Давайте поговорим о волшебных сказках, хотя я прекрасно понимаю, что это безрассудное предприятие. Страна Чудес — опасный край, неосторожных там ждут ямы — западни, а чересчур дерзких — темницы. Себя я могу причислить к чересчур дерзким, ибо хотя люблю волшебные сказки с тех пор, как научился читать, и много думал о них, я не изучал их на профессиональном уровне. Я всего лишь путешественник, исследователь страны (или нарушитель ее границ), преисполненный удивления, но не обладающий точными сведениями.
Область Волшебного — широка, глубока и высока; её заполняет и населяет масса всякой всячины: там обитают всевозможные звери и птицы; там безбрежные моря и несчетные звезды; там чарующая красота и рядом гибель; радость и горе там остры, как клинки. Тот, кто бродил по Стране Фантазии, вероятно, может считать себя счастливым; но если он пытается рассказать о том, что видел, само богатство впечатлений привычность их связывают ему язык. А когда он находится там, вопросы задавать опасно, ибо ворота могут захлопнуться, а ключи пропадут.
(...)
Обычно считается, что дети — естественная или особо подходящая аудитория для волшебных сказок. Характеризуя волшебную сказку, о которой они думают, что ее для развлечения могут читать взрослые, обозреватели часто снисходительно замечают: «Это книга для детей от шести лет до шестидесяти». Но я ни разу не видел рекламу новой модели автомобиля, которая бы начиналась словами: «Эта игрушка развлечет младенцев от семнадцати лет до семидесяти», что, по-моему, было бы гораздо более уместно.
Есть ли существенная связь между детьми и волшебными сказками? Надо ли удивляться, если их читает взрослый? Просто читает, как произведение, а не изучает из любознательности? Взрослым ведь разрешается собирать и изучать все на свете, даже старые театральные программы и бумажные пакеты.
По-видимому, те, у кого хватает ума не считать сказки вредными, думают, что между детскими умами и сказками существует естественная взаимность того же рода, как между детским тельцем и молоком. По-моему, они ошибаются. Это суждение — ложно, его чаще всего высказывают те, кто по личным причинам (например, бездетность) считает, что дети — особые создания, почти другая раса, а не обычные, просто еще не повзрослевшие члены определенной семьи и одновременно — всей большой семьи человечества.
Фактически связь между детьми и сказками — это побочное обстоятельство нашей домашней истории. В современном цивилизованном мире сказки передают в детскую подобно тому, как в игровую комнату передают старую или старомодную мебель, в основном из-за того, что взрослым она больше не нужна и они не возражают, чтобы ее использовали не по назначению. Дети не выбирают и не решают. Дети как класс — хотя ни в чем, кроме общего для них всех недостатка опыта, они таковым не являются, — не больше любят сказки, чем взрослые, и не лучше, чем взрослые, понимают их; собственно, и многое другое они не больше любят, чем взрослые. Они молоды, они растут, у них обычно хороший аппетит, так что сказки они, как правило, неплохо переваривают. Но на самом деле лишь немногие дети и немногие взрослые любят именно сказки; причем, когда они их любят, это не исключение и совсем не обязательно главное увлечение.
(...)

и еще много прекрасного

Что касается современных детей, определение Ланга не совпадает ни с моим опытом общения с ними, ни с моими детскими воспоминаниями. То ли Ланг ошибся в детях, с коими ему приходилось общаться, то ли дети сильно изменились, даже в границах маленькой Британии, но обобщение их в какой-то «класс» (вне зависимости от их индивидуальных способностей, влияния среды, в которой они растут, воспитания) — это иллюзия, вводящая в обман. У меня не было особого «желания верить». Я хотел знать. Вера зависела от того, как мне преподносили сказку: как это делали старшие, автор, каков был внутренний тон сказки и ее качество. Не могу вспомнить ни одного случая, чтобы удовольствие от сказки зависело от веры, что такое случалось или могло случиться «в жизни». Конечно же, волшебные сказки в первую очередь имеют отношение не к возможному, а к желаемому. Если они возбуждают желание и удовлетворяют его, подчас заостряя до невыносимости, цель достигнута.
Здесь незачем вдаваться в дальнейшие подробности, потому что об этом желании я еще надеюсь поговорить ниже: это ведь комплекс из многих составляющих, некоторые из них универсальны, некоторые свойственны лишь современным людям (включая современных детей), или даже только отдельным категориям людей. Мне никогда не хотелось видеть во сне то, что видела Алиса, и переживать подобные приключения: рассказ о них просто забавлял меня. У меня не было горячего желания искать клады и драться с пиратами, и «Остров Сокровищ» меня не взволновал. С краснокожими индейцами было интереснее — там были луки и стрелы (а во мне до сих пор живет неудовлетворенное желание хорошо стрелять из лука), и там были незнакомые языки и мельком был виден древний образ жизни, и сверх всего — там были леса. Страна Мерлина и Артура была еще лучше, а самым прекрасным был безымянный Север Сигурда из Вельсунгов, где обитал Повелитель всех драконов. То были сверхжеланные земли. Я никогда не думал, что драконы — создания того же порядка, что и лошади, и совсем не потому, что видел лошадей каждый день, а следов дракона никогда не видел. На драконе было отчетливое клеймо Волшебной Страны. Там, где жили драконы, был другой Мир. В сокровенной глубине тяги к Волшебному жила Фантазия, творение или промельк Других Миров. Я желал драконов сокровенным желанием. Конечно, будучи мал и слаб, я не хотел, чтобы они явились по-соседству, вмешиваясь в мой относительно безопасный мир, где можно было, к примеру, спокойно и без всякого страха читать сказки. Но мир, в котором жил пусть только воображаемый Фафнир, был богаче и красивее, он стоил того, чтобы за него погибали. Житель тихих плодородных долин может услышать про истерзанные Горы и бесплодное Море и затосковать по ним сердцем. Ибо сердце твердо, хотя тело может быть мягким.

/Меня познакомили с зоологией и палеонтологией (в детском издании) так же рано, как и с Волшебной Страной. Я смотрел картинки с живущими в наше время зверями и с настоящими (так мне говорили) доисторическими животными. Мне больше нравились «доисторические»: они ведь жили давным-давно, а гипотеза (построенная на довольно скудных свидетельствах) не может существовать без некоего налета Фантазии. Но мне не нравилось, когда мне говорили, что это «драконы». Я и сейчас могу, словно наяву, представить и пережить то раздражение, которое чувствовал в детстве, когда родственники (или подаренные мне книги) назидательно заявляли, что «снежинки — волшебные алмазы», или что они «красивее волшебных алмазов», а «чудеса океанских глубин удивительнее, чем страна эльфов». Дети ждут, что взрослые объяснят или хотя бы признают отличия, которые чувствуют они, но не ожидают отрицания или игнорирования. Я остро чувствовал красоту «настоящих вещей», но мне казалось, что путать настоящее с чудесами «тех вещей» — это значит изворачиваться и обманывать. Я очень хотел изучать Природу, даже сильнее хотел, чем читать сказки, но я не хотел, чтобы меня обманом заманивали в Науку и выманивали из Волшебной Страны люди, по-видимому решившие, что по какой-то врожденной греховности я должен предпочитать сказки, а в соответствии с новой религией меня надо вынудить любить науку. Природу можно, без сомнения, изучать всю жизнь или вечно (если есть талант); но в человеке есть часть, не относящаяся к «Природе», и посему не обязанная ее изучать, и в общем-то, вовсе ею не удовлетворенная./
(...)
Если мы употребляем слово «ребенок» в хорошем смысле (у него также есть законный плохой смысл), то не надо ударяться в сентиментальность, употребляя слово «взрослый» в плохом смысле (у него также есть законный хороший). Процесс взросления не обязательно совпадает с погрязанием в пороках, хотя бывает и так. Дети вырастать должны, а не превращаться в Питеров Пэнов. Не надо терять невинности и способности удивляться; но надо идти по намеченному пути; идти по нему с надеждой, конечно, не так важно, как прийти к цели, но чтобы прийти к цели, надо идти с надеждой. И один из уроков волшебных сказок, если можно говорить об уроках, а не назиданиях, — что неопытный, неуклюжий и себялюбивый юнец, узнав неудачи, печаль и тень смерти, может получить в дар достоинство, положение, а иногда и мудрость.
(...)
Фантазию можно, конечно, довести до излишества. Она может быть неудачной. Ее можно употребить во зло. Она может ввести в заблуждение разум, который ее породил. Но разве есть в этом падшем мире что-нибудь человеческое, к чему это все нельзя было бы отнести? Люди вообразили не только эльфов, они придумали богов и поклонялись им, поклонялись даже тем, кто был изуродован злой волей самих придумавших. Они сотворили себе ложных богов из других материалов — из своих понятий, из своих знамен, из своих -измов. Даже их науки, их социальные и экономические теории потребовали человеческих жертв. «Злоупотребление не исключает употребления», у человека остается право на Фантазию: мы творим по нашей мерке и творим производное от себя, ибо сами сотворены, причем не как попало, а по образу и подобию Творца.
(...)
Под конец я хочу рассмотреть Уход и Утешение, между которыми существует тесная природная связь. Хотя сказки никоим образом не являются единственным средством Ухода, в наше время они представляют собой наиболее очевидную и (как думают некоторые) наиболее возмутительную разновидность «эскапистской» литературы; поэтому стоит при их рассмотрении слегка остановиться и на термине «уход» в том значении, в каком его применяют критики вообще.
Я объявил, что «уход» — одна из основных целей волшебных сказок, а раз я их не браню, должно быть ясно, что в моем тоне нет ни презрения, ни сожаления, которые сейчас так часто сопутствуют произнесению слова «уход». Кстати, вне сферы литературной критики для такого тона с этим словом нет никаких оснований. В том, что ошибающиеся очень любят называть «настоящей жизнью», уход, как правило, практикуется очень часто и может быть даже героическим. В реальной жизни трудно его осуждать, за исключением тех случаев, когда он не удается; в критике чем он удачнее, тем хуже. Очевидно, перед нами — неверное употребление слов, а также путаница в мыслях. За что упрекать человека, если, оказавшись в тюрьме, он пытается выйти на свободу и уйти домой? Или, если он не может так сделать, он начинает думать и говорить не о тюремщиках и тюремных стенах? Слово «вне» (за пределами) не становится менее реальным от того, что узник не может увидеть, что там. Применяя слово «уход» в таком значении, критики выбрали не то слово, и более того, они ошибаются (не всегда искренне) и путают уход, побег узника с побегом дезертира. Точно так же партийный оратор мог заклеймить побег от бедствий из фюрерского или любого другого Рейха как измену.
Тем же манером критики, запутывая все еще больше и стараясь вызвать неуважение к своим оппонентам, лепят ярлык презрения не только на дезертирство, но и на настоящий Уход, Побег и на сопутствующие ему так часто справедливые Отвращение, Гнев, Осуждение и Протест. Они не только смешивают побег узника с побегом дезертира, но вообще сопротивлению патриота предпочитают молчаливое согласие «квислинга». В ответ на такой образ мыслей нам остается лишь произнести: «Край, что ты любил, обречен», — и этим извинить и даже возвеличить измену.
(...)
Не так давно — не поверите, но я сам слышал — один клерк из Оксфорда заявил, что он «приветствует» расположение поблизости роботизированных фабрик массового производства продукции и рев загромождающего самому себе дороги механического транспорта, потому что это «приблизит» его университет «к настоящей жизни». Он мог иметь в виду, что люди в двадцатом веке живут и работают в пугающе растущем варварстве и что громкая демонстрация такого варварства на улицах Оксфорда может послужить предупреждением о том, что скоро невозможно будет охранить оазис здравомыслия в пустыне безрассудства одними заборами, без наступательных действий (практических и интеллектуальных). Боюсь, что он не это имел в виду. Во всяком случае, выражение «настоящая жизнь» в данном контексте не укладывается в академические стандарты. Замечание о том, что автомобили более «живые», чем, скажем, кентавры или драконы, — смешно. То, что они более «реальны» чем, например, лошади — патетически абсурдно. Какая реальная, какая потрясающе живая фабричная труба по сравнению с вязом: бедное устаревшее дерево, бесплотный сон эскаписта!
Со своей стороны, не могу себя убедить, что крыша вокзала в Блетчли более «реальна», чем облака. Как предмет материальной культуры, она меньше вдохновляет меня, чем легендарный купол неба. Мост платформы № 4 для меня менее интересен, чем Биврёст, который сторожит Хеймдалль с Гьяллархорном. В дебрях моей души прячется неотвязный вопрос: если бы в воспитании инженеров-железнодорожников было больше фантазии, не лучше ли бы они использовали всю эту массу средств, чем у них сейчас получается?
(...)
Часть главной болезни наших дней — порождающая желание «уйти», но не от жизни, конечно, а от нашего времени и нами же сотворенных несчастий, — то, что мы прекрасно понимаем как уродство сработанного нами, так и зло от него. Так что зло и уродство кажутся нам неразрывно слитыми. Нам трудно представить вместе Красоту и Зло. Страх перед прекрасными феями и эльфами, который пронизывал давние века, почти ускользает от нашего понимания. Есть явление еще тревожнее: хорошее теряет подобающую ему красоту. В Волшебной Стране вполне можно представить великана-людоеда с кошмарно уродливым замком (ибо людоедское зло этого требует), но там трудно представить здание, построенное в добрых целях, — таверну, гостиницу для путников, дворец справедливого благородного короля, — и при этом тошнотворно безобразное. А в наши дни напрасно надеяться встретить здание, которое не было бы уродливым, — разве что его строили давно.
На этом зиждется особый (или случайный) «эскапистский» аспект современных сказок, разделяемый и романами, и многими другими рассказами из прошлого и о прошлом. Многие давно написанные повести приобрели эскапистскую привлекательность лишь потому, что существуют с тех времен, когда люди, как правило, наслаждались творениями своих рук, и дошли до нашего времени, когда многие испытывают отвращение к произведениям рук человека.
Но в волшебных сказках и легендах всегда найдутся другие, более глубокие эскапистские мотивы. Есть вещи, от которых хочется убежать, более мрачные и страшные, чем шум, вонь, безжалостность и экстравагантность двигателя внутреннего сгорания. Есть голод, жажда, нищета, боль, печаль, несправедливость, смерть. И даже когда люди не встречают столь жестоких испытаний, есть существующие с древности ограничения, от которых волшебные сказки предлагают возможность ухода, есть старые, как мир, стремления и желания (лежащие у самых корней фантазии), которые они неким образом удовлетворяют, утешая. Среди желаний есть простительные слабости или любопытство: скажем, желание свободно, как рыба, поплавать в глубинах моря; или мечта о бесшумном грациозном и легком птичьем полете; самолет эту мечту обманывает, за исключением тех редких мгновений, когда он высоко и далеко парит в небе, поворачиваясь на солнце, бесшумно из-за расстояния и ветра — т. е. именно тогда, когда его воображают, а не используют. Есть более глубокие стремления: например, желание общаться и разговаривать с другими живущими созданиями...

(Дж.Р.Р.Толкиен, "О волшебных сказках")

@темы: фантазия, дети, Толкиен, эскапизм, индустриальное общество, миры, сказки

---

Субкультуры: бездуховность; сборник

[Saitarien]

Причины и механизмы возникновения молодёжных субкультур в зарубежной и российской литературе рассматриваются, в основном, в пределах функционалистского подхода и подхода в рамках «теории конфликта». Существует ещё традиция морализаторско-оценочного подхода, которая видит в них отражение морального распада и полной бездуховности. Вообще говоря, неадекватность такого изложения молодёжного поведения, призванного упрочить ощущение собственной моральной правоты очередных судей и критиков, не является новейшим изобретением.

(Ярская, позже уточню)


Наш мир достиг критической стадии. Дети больше не слушаются своих родителей. Видимо, конец мира уже не очень далек. (Древнеегипетский папирус. 2 тысячи лет до нашей эры)
Эта молодежь растленна до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Никогда они не будут походить на молодежь былых времен. Младое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру. (Ассирийская клинопись. X век до нашей эры)
Я утратил всякие надежды относительно будущего нашей страны, если сегодняшняя молодежь завтра возьмет в свои руки бразды правления, ибо эта молодежь невыносима, невыдержанна, просто ужасна. (Гесиод, древнегреческий поэт. Конец VIII века до нашей эры)
Наша молодежь любит роскошь, она дурно воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами, они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям. Попросту говоря, они очень плохие. (Сократ, древнегреческий философ. V век до нашей эры)
Молодые люди полагают, что они естественны, тогда как на самом деле они просто дурно воспитаны и грубы. (Франсуа де Ларошфуко, французский мыслитель. XVII век)

(По С.Степанов, "Большой мир маленьких детей")

@темы: молодежь, субкультуры, неадекват, кали-юга

---

Культурология: субкультуры; "картина мира"

[Saitarien]

Будучи принципиально междисциплинарной наукой, культурология изучает и особенности культур народов мира (которыми традиционно занимается этнография). Ее интересует и влияние картины мира (которую изучает психология) на особенности культурного творчества и восприятия продуктов культуры. Она исследует и прошлое культуры (которое изучает история), и отношения социальных групп по поводу культурных ценностей, их статус и социальное поведение в процессе культурного творчества (которые обычно изучает социология). Иными словами, современная культурология просто обязана стать интегральной междисциплинарной наукой - в этом ее задачи и своеобразие. А это предполагает создание некоей специальной системной и принципиально междисциплинарной теории.
Поэтому в середине 90-х годов, опираясь на мировой опыт социологии искусства, учитывая современные тенденции ее развития и основываясь на отечественных теоретических разработках, группа грантодержателей РФФИ предприняла попытку разработки новой культурологической теории - теории субкультурной (или социокультурной) стратификации, в основе которой лежит представление о картине мира человека и о делении общества на субкультуры, различающиеся особенностями своих картин мира. Важнейшими работами этого направления стали исследования А.Я. Гуревича "Картина мира в обыденном сознании обществ прошлого" (№ 93-06-10232, Ю.В. Осокина "Искусство в культуре общества" (№ 96-06-80201), К.Б. Соколова "Субкультурная стратификация и художественная жизнь общества" (№ 96-06-80037) и некоторые другие.

очень много букв

Первый постулат предлагаемой теории состоит в том, что культура любого социума не является некоей совершенной целостностью - она сложным образом складывается из большей или меньшей совокупности субкультур.
Второй постулат звучит так: любая культура (в том числе и этническая) отличается от других культур прежде всего тем, что ее носители объединены неким общим миропониманием, общей "картиной мира".
Таким образом, стержнем данной теории является положение, согласно которому базисом любой человеческой культуры является некая картина мира - ментальная конструкция, разворачивание которой во всех видах деятельности и есть культурная жизнь социума. Социум, достигший в процессе эволюции высокой стадии организации, является сложной стратифицированной структурой, в которой каждая социальная страта или устойчивая социальная (функциональная) группа начинает осознавать свои корпоративные интересы и потому формирует свою картину мира, несколько отличную от общей, являющейся "ядерной" для всего социума в целом. Таким образом, культура любого сложного социума - это совокупность различающихся по ряду признаков субкультур.
Третий постулат предполагает, что каждая субкультура является носителем своих особенных социокультурных предпочтений, и, следовательно, своей собственной культуры. Поэтому, изучая эти предпочтения в разных проявлениях и разными методами, можно выявить существенные для понимания жизни социума характеристики входящих в него субкультур.
В рамках этой теории культуру общества удобно представить в виде некоей "ромашки", в центре которой расположено "ядро" данной культуры - культурная основа общества, набор фактов и ценностей, разделяемых всеми представителями данной культуры. А дальше начинаются различия - "лепестки", вырастающие из "ядра" и в этой модели представляющие субкультуры. По мере удаления от "ядра" наблюдается все большее своеобразие, происходит накопление культурных отличий. Чем длиннее "лепесток", чем дальше он отстоит от "ядра", тем в большей мере данная субкультура отличается от базовых культурных ценностей, иногда отличается настолько, что такие субкультуры чаще называют "контркультурами". Конечно, любая самая удаленная от ядра "контркультура" оказывается все равно генетически связанной с этим ядром, вырастает из него, что и позволяет считать ее субкультурой, а не неким самостоятельным, не связанным с культурой данного сообщества образованием. В этом случае механизм культурного развития сводится к взаимодействию субкультур между собой и с культурным ядром общества. А поскольку предложенная модель культуры, в свою очередь, помещается в некоей среде и испытывает с ее стороны определенные воздействия, заставляющие эволюционировать в том или ином направлении, то, с точки зрения такого эволюционного развития, можно выделять субкультуры инновационные, предлагающие культурные образцы, совпадающие с потребностями эволюции, и субкультуры консервативные, обеспечивающие устойчивость культуры под натиском культурных новаций.
Разработка грантодержателями РФФИ подобной модели культурного развития позволила ввести в научный оборот принципиально новую интегральную концепцию социального функционирования культуры, преодолевающую схематизм и нормативность представлений, которые сложились на ранних стадиях развития этой науки. Надо особо подчеркнуть, что эта теория возникла не на "пустом месте" - в ее основу были положены многолетние исследования известных ученых и два уже известных науке фундаментальных понятия - "субкультура" и "картина мира".
Термин "субкультура" впервые ввел в научный оборот американский социолог Т. Роззак еще в 30-е годы прошлого столетия. С тех пор социологи, которым импонировала поразительная емкость этого термина, не уставали вырабатывать разные его определения. Но поскольку все они базировали его на понятии "культура" (уже тогда имевшем огромное количество трактовок), разнобой в определениях субкультуры был неизбежен. Одна из наиболее известных дефиниций принадлежала английскому ученому М. Брейку, определившему субкультуру как "нормы, отделенные от общепринятой системы ценностей и способствующие поддержанию и развитию коллективного стиля жизни, также отделенного от традиционного стиля, принятого в данном обществе".48 Близкой к этому определению была и дефиниция американца Н. Смелзера - "субкультурой является любая система норм и ценностей, которая выделяет группу из большого сообщества".49 По мнению же Б. Филипса субкультура - это система ожиданий и целей, широко разделяемая внутри некоторой подгруппы общества.50
В конце 60-х годов, после перевода на русский язык нескольких англоязычных работ51, термин "субкультура" впервые появился в отечественной литературе. Но при этом отсутствовало сколько-нибудь четкое определение этого понятия. Это происходило потому, что не было попыток выявить единую системообразующую характеристику всей совокупности этих феноменов. Именно эту задачу грантодержатели РФФИ и попытались решить, введя предположение, что субкультуры отличаются друг от друга не просто отдельными элементами сознания (например, нормами, ценностями или ориентациями и т.д.), а особенностями своей "картины мира", по отношению к которой все эти элементы являются производными.
Что же касается самой картины мира (world-view), она стала объектом внимания ученых Европы с подачи У. Джемса: уже в начале XX века он пришел к заключению, что мир обычного "повседневного" сознания - лишь один из многих существующих "миров сознания".52 В 50-е годы определение "картины мира" было заново сформулировано американцем Р. Редфилдом и с тех пор ассоциируется прежде всего с его именем. По его мнению, "картина мира" - это видение мироздания, характерное для того или иного народа, это представления членов общества о самих себе и о своих действиях, своей активности в мире.53
Но и тогда в определениях и представлениях продолжала царить путаница и неразбериха. Нередко, имея в виду одно и то же, исследователи вместо термина "картина мира" употребляли иные - "модель мира", "образ мира", "модель универсума", "схема реальности" и др. Даже столь популярные сегодня термины "ментальность" и "парадигма" употреблялись в значении различных модификаций и (или) аналогов понятия "картина мира". То же самое творилось и в отечественной науке. Если психолог А.Н. Леонтьев писал о наличии "в сознании индивида многомерного образа мира, образа реальности", то Б.Г. Ананьев - о "внутреннем мире человека", а Е.Ю. Артемьева - о "структуре субъективного опыта" и т.д.
Такая путаница не могла не вызвать определенного разочарования в этом интегральном понятии. Одно время стали даже поговаривать о его "ненаучности". Однако по мере того, как изменялась парадигма общественных наук, стала нарастать новая волна внимания к этому понятию. Уже в 60-х годах "картина мира" не только вернулась в науку, но и стала модным объектом исследований. Данные ИНИОН РАН показывают, что если за период 1981-1983 годов термин "картина мира" встречался в научных работах только 42 раза, то в 1987-1989 годах - уже 56 раз, а за 1990-1992 годы - 64 раза.54 Возрастало и количество посвященных этой проблеме публикаций: если в 50-х годах вышла только одна фундаментальная работа, то уже в 70-х и 80-х появилось большое количество книг и статей.55
И тем не менее к началу 90-х годов сохранялось глубокое противоречие между актуальностью исследований картины мира и реальным состоянием ее изучения. Существовавшее к тому времени знание о природе картины мира характеризовалось неполнотой, противоречивостью, дробностью, размытостью, терминологической неоднозначностью. Несмотря на растущее внимание к проблематике картины мира приходилось констатировать отставание в изучении этого феномена по сравнению с другими аналогичными объектами. Что же касается теории картины мира, то о ней говорить вообще не приходилось.
К чести РФФИ надо отметить, что в середине 90-х годов Фонд поддержал несколько исследовательских проектов, поставивших целью не только выработать адекватное и точное определение этого понятия, но и проанализировать его структуру, изучить картины мира разных социальных слоев и разработать их классификацию. Это прежде всего работы А.Я. Гуревича "Картина мира в обыденном сознании обществ прошлого", № (93-06-10232); А.В. Иконникова "Образ мира в архитектуре", (№ 93-06-10423). А в работе К.Б. Соколова "Моделирование картины мира как историко-культурного фактора развития искусства: междисциплинарный системный подход", (№ 99-06-80283), в монографии Г.Г. Ершовой "Моделирование картины мира: исторический, психологический, системный и информационный аспекты", (№ 01-06-87076); в исследованиях С.Т. Махлиной "Виртуальная реальность в художественной культуре", (№ 97-06-80176) и А.В. Никитина "Изучение коммуникационных возможностей компьютерных виртуальных миров как метамеханизмов культуры", (№ 01-06-80470) были сделаны интересные попытки построить адекватные модели этого явления.
В проектах, поддержанных РФФИ, была выдвинута общая концепция, в которой картина мира выступала как родовой термин по отношению к ряду видовых - научной, обыденной, мифологической и национальной картинам мира. Сама же картина мира была определена как система образов, наглядных представлений о мире, месте человека в нем и о взаимоотношениях человека с действительностью - человека с природой, человека с обществом, человека с другим человеком и с самим собой. В соответствии с таким ее пониманием, картина мира целиком определяет своеобразие восприятия и интерпретации человеком любых событий и явлений. Она представляет собой основу, фундамент мировосприятия, опираясь на который человек действует в мире. Была построена и подробная классификация картин мира в современном российском обществе. Это сделал К.Б. Соколов в своей монографии "Моделирование "картины мира" как историко-культурного фактора развития искусства (Теория субкультурной стратификации и ее приложения)", (№ 01-06-87022).
Опираясь на мировой опыт социологии искусства, учитывая современные тенденции ее развития и основываясь на собственных теоретических представлениях, грантодержатели РФФИ предприняли попытку разработки социологической теории - теории субкультурной (или социокультурной) стратификации, в основе которой лежит представление о картине мира человека и о делении общества на субкультуры, различающиеся особенностями своих картин мира. (К.Б. Соколов. "Субкультурная стратификация и художественная жизнь общества", № 96-06-80037, Е.В. Дуков. "Развлекательное искусство в структуре сознания социальных слоев современного общества", № 98-06-80052).
Важным разделом теории субкультурной стратификации является выявление условий, способствующих формированию субкультур. Для этого в ряде проектов РФФИ было введено понятие "порождающая среда", каковой являются социальные страты сложного иерархизированного социума при условии их достаточно долгого и стабильного существования. В последнем случае порождающая свою субкультуру среда может рассматриваться в качестве эквивалента этнической среды со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и исследовательскими. Имеется в виду, что в таком случае к носителям определенной субкультуры в целях изучения последней могут прикладываться исследовательские процедуры, используемые в полевой этнологии (культурной антропологии). (См., например, Ю.В. Осокин. "Искусство в культуре общества", № 96-06-80201).
С целью проверки соответствующих гипотез в 90-х годах РФФИ предоставил несколько экспедиционных грантов, с помощью которых были проведены полевые исследования в ряде регионов России. Опросные анкеты содержали группы самых разных вопросов об отношении к искусству, мироощущении и мировоззрении респондентов. Вопросы составлялись с помощью психологов и были органически "встроены" в серии вопросов на иные, "житейские" темы. (Ю.В. Осокин. "Искусство как модус ментальности: системное моделирование и экспериментальные исследования", № 99-06-80284).
В те же годы увидели свет первые работы, освещающие различные аспекты данной теории.56 Позднее, на основе полученных результатов, теоретические построения были уточнены и подробно изложены в публикациях.57 Обработка и анализ результатов исследований позволили уточнить и структурировать само понятие "картины мира", которое было развернуто в детальную структуру. Однако материал получился столь необычным и многообразным, что к его анализу пришлось привлечь представителей других наук. Результаты этого междисциплинарного исследования представлены в вышедшей при финансовой поддержке РФФИ в 2002 году коллективной монографии.58 Одновременно - также при поддержке РФФИ - была подготовлена еще одна монография, в которой представлены не только теоретические аспекты социокультурной стратификации, но и практические приложения этой теории к разного рода феноменам и процессам социальной и художественной жизни. В ней, в частности, показано, как данная теория "работает" в самых разных аспектах - в исследованиях искусства и фольклора, семьи и интеллигенции, художественной жизни и картин мира разнообразных субкультур. 59
К концу 90-х годов теория социокультурной стратификации получила определенное признание в научных кругах. По этой проблематике были проведены научные конференции,60 защищены диссертации, в том числе и докторские.61
Теория субкультурной стратификации еще молода, но у нее большие возможности - через изучение культурной деятельности субкультур она потенциально раскрывает широкие исследовательские перспективы для широкого круга исследователей в сфере культурологии. Одни их них могут сосредоточить свои интересы в основном на изучении культурных продуктов, порожденных различными субкультурами, другие - в рамках этого же направления - могут изучать бытовую, социальную, политическую и любую иную деятельность.

(Д.ф.н. К.Б. Соколов, "Искусствознание и культурология")

@темы: субкультуры, философия, картина мира, культурология

---

[Saitarien]

17.11.2010 в 15:45

Пишет  Биовизирь:

@ Хотя и может показаться, что искусство кипячения жидких растворов до густоты не относится к горному делу, в действительности, однако, оно от него неотделимо, ибо в сгущенном виде эти растворы извлекаются из самой земли или добываются из тех или иных пород земель и камней, которые выкапываются горняками, и иные из них содержат металлы. Притом их добыча, в свою очередь, не является простой: так, одно дело - добыча соли, другое - соды, третье - квасцов, четвертое - сапожного купороса, пятое - серы, шестое - битума.
Горняку, кроме того, нельзя быть несведущим и во многих других искусствах и науках. Прежде всего в философии, дабы он мог знать происхождение и природу подземного мира, ибо он благодаря этому сможет находить более лёгкий и удобный путь к недрам земли и получать из них более обильные плоды. Во-вторых, в медицине, дабы он мог печься о здравии рудокопов и других горнорабочих - оберегать их от заболеваний, которым они подвержены более других, а также самому уметь их лечить, либо свое временно позаботиться об оказании им врачебной помощи. В-третьих, в астрономии, дабы он знал страны света и мог по ним определять простирание руд. В-четвёртых, он должен быть знаком и с наукой измерений, чтобы уметь измерять, как глубоко следует копать шахту до штольни, которая туда ведёт, и определять пределы и границы каждой копи, особенно на глубине. Он должен знать и науку числе, чтобы уметь расчитать те издержки, которых требуют устройства и работы по рытью. Затем и архитектуру, чтобы не только самому уметь создавать различные устройства и подземные сооружения, но и лучше объяснять это другим. Далее рисование, чтобы уметь изобразить модели машин. Наконец, он должен быть сведущ и в вопросах права, особенно горного права, чтобы не нарушать прав других, ни самому терпеть какой-либо несправедливости и быть в состоянии брать на себя труд давать и другим юридические заключения.@
Агрикола - О Горном Деле И Металлургии.

@темы: образование, технические науки, энциклопедсты

---

ради чего-то еще, и никогда просто так

[Saitarien]

Я хочу со всей серьёзностью заявить, что изрядное количество вреда в современном мире приносит вера в добродетельность работы, и что дорога к счастью и процветанию лежит через организованное сокращение работы. Прежде всего: что есть работа? Работа бывает двух типов: первый, изменение положения материи на земной поверхности или вблизи неё относительно другой такой материи; второй, повеление другим выполнить это. Первый тип малоприятен и плохо оплачивается, второй – приятен и высоко оплачивается. Второй тип можно развивать далее: есть не только те, кто отдаёт приказы, но и те, кто даёт рекомендации касательно того, какие приказы следует отдать. Обыкновенно две организованных группы людей дают две противоположных рекомендации одновременно: это называется политикой. Навык, требующийся для такого рода работы – отнюдь не знание тех вопросов, по которым даются советы, но знакомство с искусством убеждения речью и письмом, то есть с искусством рекламирования.

По всей Европе, но не в Америке, существует третий класс людей, более уважаемый, чем упомянутые два класса работников. Существуют те, кто, владея землёй, способен заставить других платить за привилегии, как то: позволение жить и работать. Землевладельцы эти живут в праздности, и кое-кто мог бы ожидать, что я буду восхвалять их. К сожалению, их праздность стала возможной лишь благодаря усилиям других. В действительности, их стремление к комфортной праздности и явилось исторической причиной возникновения культа работы. Последнее, чего они могли когда-либо желать, – это чтобы другие следовали их примеру.

(...)

Факт в том, что перемещение материи туда-сюда, хотя в определённом количестве и необходимо для нашего существования, решительно не является одной из целей человеческой жизни. Если бы это было так, нам пришлось бы счесть, что любой землекоп превосходит Шекспира. Мы зашли в тупик в этом вопросе по двум причинам. Одна из них – необходимость поддерживать бедных удовлетворёнными, что привела богатых за тысячи лет к проповедованию достойности работы, в то время как сами они позаботились остаться в этом отношении недостойными. Другая – новый механизм, заставляющий нас восхищаться поразительными изменениями, какие мы можем произвести на земной поверхности. Ни один из этих мотивов не является сколь-либо привлекательным для реального рабочего. Если спросить его, что он думает большую часть жизни, он вряд ли скажет: «Я люблю работать руками, это даёт ощущение, что я выполняю благороднейшую человеческую задачу; мне нравится представлять, насколько человек может преобразить планету. Верно, моему телу требуются периоды отдыха, и я должен использовать их как можно эффективнее, – но я наиболее счастлив, когда наступает утро и я могу вернуться к изнурительному труду, из которого черпаю удовольствие». Я никогда не слышал, чтобы рабочие говорили что-либо подобное. Они считают работу, и она должна считаться, жизненной необходимостью, и извлекают радость они не из неё, а из своих часов досуга.
Скажут, что хотя краткий отдых приятен, люди не нашли бы, чем заполнить дни, если бы работали лишь четыре часа из двадцати четырёх. Поскольку это верно в современном мире, это укор нашей цивилизации. Это не было таковым в любой более ранний период. Прежде была возможность для беззаботности и игры, в какой-то мере подавлявшаяся культом эффективности. Сегодняшний человек думает, что всё должно быть сделано ради чего-то ещё, и никогда не просто так. Серьёзно настроенные личности, например, беспрестанно порицают привычку ходить в кино и рассказывают нам, что это приводит молодёжь к преступлениям. Но вся работа по созданию кинофильмов уважаема, поскольку это работа и она приносит прибыль. Мнение, что желательна та деятельность, которая приносит прибыль, перевернуло всё с ног на голову. Мясник, снабжающий вас мясом, или пекарь, снабжающий хлебом, достойны похвалы, потому что они делают деньги. Однако, наслаждаясь пищей, что они обеспечили, вы просто легкомысленны, – если только не едите, дабы набраться сил для работы. Вообще говоря, считается, что получать деньги – хорошо, а расходовать – плохо. Но это абсурдно, ибо это две стороны одной медали. Ровно так же можно утверждать, что ключи – хорошо, а замочные скважины – плохо. Ценность производства товаров должна целиком зависеть от того, какие преимущества могут быть получены их потреблением. В нашем обществе индивидуум работает ради выгоды, но социальная цель его работы лежит в потреблении того, что произведено. Этот разрыв между личной и общественной целью есть как раз то, что так препятствует ясному мышлению людей в мире, где стимул производства есть извлечение выгоды. Мы слишком много думаем о производстве и слишком мало о потреблении. Результат – то, что мы придаём чересчур малое значение удовольствию и незатейливому счастью, и не оцениваем продукцию радостью, доставляемой ею потребителю.

(Б.Рассел, "Похвала праздности")

@темы: труд, философия, Рассел, игра, неадаптивность

---

Пел о богах и пел о героях

[Saitarien]

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне вдруг пришло в голову, что многие вещи, которые мы полагаем хрупкими, на самом деле на удивление крепки и прочны. В детстве мы проделывали разные фокусы с сырыми птичьими яйцами, чтобы показать, что их не так просто разбить, как кажется; и еще нам говорили, что взмах крыльев бабочки в определенных условиях способен вызвать ураган. Сердце можно разбить, но сердце - самая крепкая мышца, которая качает кровь на протяжении всей жизни, сокращаясь семьдесят раз в минуту, и работает практически без перебоев. Даже сны, самые тонкие, самые неосязаемые субстанции, бывают настолько сильны, что от них не избавишься и в яви.
Истории тоже относятся к хрупким вещам. Как люди и бабочки, как птичьи яйца, сердца и сны. Истории складываются из букв и знаков препинания. Или сплетаются из слов - из произносимых вслух звуков, абстрактных, незримых, исчезающих сразу после того, как они прозвучат. Что может быть более хрупким? И однако же некоторые истории - простые, незамысловатые рассказы об удивительных приключениях или о людях, творящих чудеса, о волшебстве и чудовищах, о прекрасном и страшном - переживут всех своих рассказчиков и будут жить еще долго.

(Н.Гейман, предисловие к сбонику "Хрупкие вещи")

@темы: чудеса, истории, литература

---

Елизаветинская болезнь

[Saitarien]

Важным показателем развития индивидуальности и рефлексивности было открытие таких психологических состояний, как отчаяние, меланхолия, тоска и скука. Средневековая мысль не знала психологии вне этики: все известные ей переживания она подразделяет на пороки или добродетели. Латинское слово desperatio ("отчаяние") обозначало не просто чувство или психическое состояние, а порок, греховное сомнение в милосердии божьем. Самоубийство считалось "победой дьявола", который в буквальном смысле слова водил рукой отчаявшегося человека или толкал его в омут. Пороком была и acedia, то есть апатия, духовная леность, нерадивость и безразличие к духовным занятиям, часто его обозначают также словом tristitia ("печаль"). В XIII в. это состояние стали ассоциировать с физическим разлитием желчи, которое еще Гиппократ называл меланхолией; тогда же слово acedia стало употребляться и в значении "тоска". Средневековая мысль, таким образом, видит в апатии и неустойчивости настроений порок или болезнь (часто то и другое вместе). Ускорение ритма жизни и усложнение самого человека делают эти переживания в XVI-XVII вв. все более частыми.
В Англии меланхолия, угнетенное состояние духа, получила многозначительное название "елизаветинской болезни". Хотя еще Шекспир приписывал ее разлитию желчи и влиянию звезд, она все чаще воспринимается как некое промежуточное состояние между нормой и патологией (средневековая мысль таких переходов не знала: душа либо здорова, либо больна). Начиная со знаменитого трактата Роберта Бёртона "Анатомия меланхолии" (1621), высоко оцененного Ф.Энгельсом, описания меланхолии как душевной болезни дополняются социально-психологической трактовкой, подчеркивающей значение таких факторов, как одиночество, страх, бедность, безответная любовь, чрезмерная религиозность и т.д. Интересен интроспективный зачин Бёртона: "Я пишу о меланхолии, дабы избежать меланхолии. У меланхолии нет большей причины, чем праздность, и нет лучшего средства против нее, чем занятость". Но уже Аристотель писал, что меланхолии больше всего подвержены выдающиеся люди. В новое время она волнует Петрарку и Паскаля, Монтеня и Дюрера, Руссо и немецких романтиков, Достоевского и Гончарова. Постепенно ее начинают считать уже не пороком, а отличительной чертой тонких, впечатлительных натур.

(И.С. Кон, "В поисках себя")

@темы: меланхолия, скука, тонкая душевная организация, романтизм, Кон

---

О важности непрерывного образования

[Saitarien]

Древние говорили: «Ученый – оплот государства!» Начав с воспитания подданных, надо потом выбрать среди них наиболее ученых и с ними обсуждать государственные дела. Но в нашей стране науками пренебрегают, никто не радеет о них – разве не должно такое заботить Вас? После династий Ся, Инь и Чжоу сложился порядок сдачи государственных экзаменов для получения должности. В эпоху Чжоу появились «шесть добродетелей, шесть правил поведения и шесть искусств», в эпоху Хань разработали порядок «выбора и назначения». Посредством этих установлений воспитывали и отбирали полезных для государства людей. Но прошло время, и этот порядок устарел: сдаст человек однажды экзамен – и теряет живость ума, сдаст успешно второй раз – и совсем разленится. Бедный не выдерживает тягот подготовки, закрывает книгу и думает, как бы заработать на пропитание. Богатый посмеется над неудачником и ждет для себя счастливого случая или пробирается на должность окольными путями. Так распространяются глупые взгляды и грубые нравы, воцаряется бесстыдство – и это все как чума для народа. Сегодня, как никогда прежде, нужно развивать науки, поощрять стихотворчество, сочинение жизнеописаний, ученых трактатов и книг – сколько бы при этом ни воспитали мы ученых мужей, все они будут стране на пользу.

("Сон в нефритовом павильоне", средневековый корейский приключенческий роман неизвестного автора)

@темы: старинная литература, государство, Корея, образование

---

Голос бога

[Saitarien]

В завершение я хотел бы рассказать известную индийскую притчу, которую очень любил Рамакришна. Она поясняет, насколько трудно вмещать в голове сразу два уровня сознания и видеть мир одновременно многообразным и единым. Один гуру помог своему ученику осознать себя тождественным той силе, которая поддерживает весь мир и которую с богословской точки зрения принято называть «Богом». Мысль о том, что он един с Владыкой и Бытием Вселенной, очень взволновала юношу, и он шел от гуру целиком поглощенный новыми переживаниями. Выйдя на дорогу за околицей деревни, он увидел шагающего навстречу слона с паланкином на спине и, как заведено, восседающим на его шее погонщиком. Юный претендент на святость как раз размышлял над утверждением: «Я — Бог. Всё вокруг — Бог» и, завидев могучего слона добавил к нему очевидный вывод: «Слон — тоже Бог». Огромный зверь, чьи колокольчики звенели в такт величественной походке, неуклонно шел вперед, и погонщик завопил: «С дороги! С дороги, болван!» Но восторженный паренек по-прежнему размышлял: «Я — Бог, и этот слон — Бог», а после криков погонщика подумал: «Как Бог может бояться Бога? Разве Бог обязан уступать место Богу?» События развивались стремительно: погонщик истошно орал, а погруженный в медитацию юноша не оставлял ни своего возвышенного прозрения, ни места посреди дороги. Наступил момент истины: подойдя вплотную, слон попросту обвил невменяемого мальчишку хоботом и отбросил на обочину.

Испуганный и потрясенный юноша безвольно рухнул и был раздавлен — не буквально, но душевно. Поднявшись, он не стал даже отряхивать одежду и бегом помчался к своему гуру за объяснениями. Он поведал о случившемся и упрекнул учителя:
— Ты же говорил, что я Бог!
— Так и есть, — ответил гуру. — Ты Бог.
— Еще ты сказал, что всё вокруг — Бог.
— Это правда, — подтвердил гуру. — Все на свете — Бог.
— Значит, и тот слон — Бог?
— Да. Слон тоже Бог. Но почему ты не прислушался к голосу Бога, который кричал сверху, чтобы ты убрался с дороги?

(Дж. Кэмпбелл, "Мифы, в которых нам жить")

@темы: единство, Кэмпбелл, притча, мистический опыт, бог

---

Не имеет никаких мистических свойств :(

[Saitarien]

Галилеи горячо отстаивал гелиоцентрическую систему; он переписывался с Кеплером и соглашался с его открытиями. Услышав, что некий голландец изобрел телескоп, Галилеи и сам сделал телескоп и очень скоро обнаружил ряд важных явлений. Он нашел, что Млечный Путь состоит из множества отдельных звезд. Он наблюдал фазы Венеры, предположение о существовании которых, как это знал еще Коперник, вытекало из его теории, но которые невооруженный глаз не мог воспринять. Он открыл четыре спутника Юпитера, которых в честь своего покровителя назвал "Медические звезды". Было установлено, что эти спутники подчиняются законам Кеплера. Однако возникло одно затруднение. Всегда было семь небесных тел: пять планет, Солнце и Луна; значит семь – это священное число. Разве воскресенье не седьмой день? Разве подсвечники не семиствольны, а церквей в Азии не семь? Что же тогда могло быть более подходящим, как ни то, что должно быть и семь небесных тел? Но если к ним нужно добавить еще четыре луны Юпитера, то их станет одиннадцать, – число, которое не имеет никаких мистических свойств. На этой почве приверженцы традиций поносили телескоп, отказывались смотреть в него и утверждали, что все, что обнаруживается при помощи телескопа, – это иллюзия. Галилей писал Кеплеру о своем желании посмеяться над глупостью "толпы"; в конце его письма выясняется, что "толпа" – это профессора философии, которые пытались изгнать луны Юпитера, употребляя "софизмы так, как будто они были магическими заклинаниями".

(Б.Рассел, "История западной философии"

@темы: Рассел, мистика, Галилей, научное сообщество

---

Перепутать мир

[Saitarien]

– Якопо, я лежу здесь и не знаю, что делается в мире. Поэтому я не могу судить о том, что ты мне рассказываешь сейчас, происходит ли это только внутри тебя или вне тебя. В любом из случаев, кто-то стасовал, смешал и переиначил слова Книги сильнее, чем позволено.

– Что это значит?

– Мы согрешили против Слова, сотворившего и удерживающего мир. Ты терпишь наказание за это, так же как и я. Между нами нет различий.

Появилась сиделка, подала ему что-то для смачивания губ, сказала Бельбо, что утомлять больного не надо, но Диоталлеви взбунтовался:

– Оставьте в покое. Я должен сказать ему Истину. Вы владеете Истиной?

– Ох, ну и вопрос, что вам сказать, прямо не знаю…

– Тогда идите. Это мой друг, я говорю ему важную вещь. Послушай, Якопо. Как внутри человеческого тела имеются члены, суставы и органы, так же и в Торе, понятно? И как внутри Торы есть члены и суставы, так же и в теле.

– Ладно.

– Рабби Меир, когда он учился у рабби Акибы, подмешивал купорос к чернилам, и учитель не говорил ничего. Но когда рабби Меир спросил у рабби Ишмаэля, добро ли он делает, тот ему ответил: сын мой, будь осмотрителен в своем труде, потому что это труд Господен, и если ты потеряешь хотя бы букву или лишнюю букву напишешь, ты разрушишь весь мир… Мы хотели переписать Тору, но не боялись недописать или приписать, буквой больше или меньше…

– Мы же в шутку…

– Шутки недопустимы с Торой.

– Но мы шутили над историей, над тем, что писано другими.

– Есть ли писание, сплачивающее мир, вне Писания? Дай мне немного воды, нет, не стакане, намочи вон ту тряпочку. Спасибо. Теперь слушай. Перепутать буквы Книги - перепутать мир. Любой книги, даже словаря. Эти твои типчики, доктор Вагнер... утверждают ведь, что кто играет словами, анаграммирует и перевирает, тот держит тяжесть на душе и ненавидит своего папашу?

– Не совсем то. Так говорят психоаналитики, говорят ради денег, твои раввины другое дело.

– Все они раввины, и все одно дело. Об одном говорят. Думаешь, раввины о Торе - это о свитке? Это о нас, как мы стараемся переиначить свое тело через посредство языка. Теперь слушай. Чтобы накладывать руки на буквы Книги, надо милосердие. У нас милосердия не было. Каждая книга соткана из имени Бога, а мы анаграммировали все книги Истории, не молившись. Молчи, слушай. Тот, кто занимается Торой, поддерживает мир в движении и поддерживает в движении собственное тело, в то время как читает или переписывает, потому что нет такой части тела, которая не имела бы соответствия в мире… Намочи тряпочку, пожалуйста. Изменяя Книгу, изменяешь мир, изменяя мир, изменяешь тело. Этого мы не понимали. Тора выдает одно из своей сокровищницы, проявляется на миг и снова укрывается. Открывается только на миг и только любителю. Она как прекраснейшая женщина, которая скрывается в своем дворце в маленькой недоступной комнате. У нее есть единственный любовник, о существовании которого никому не известно. И если кто-то, не он, накладывает на нее грязные лапы, она противится. Отвечает лишь любовнику, для него открывает маленький просвет и показывается лишь ненадолго. Потом снова скрывается. Слово Торы открывается лишь тому, кто любит ее. А мы пытались говорить о книгах без любви и с осмеянием…

Бельбо снова смочил ему губы тряпочкой. – Ну и?

– Ну и пожелали сделать то, что нам не было позволено и к чему мы не были подготовлены. Наложив руки на слова Книги, мы пожелали построить Голема.

– Не понимаю.

– Не можешь уже понимать. Ты в плену у твоего же создания. Но твоя история разворачивается пока еще во внешнем мире. Не знаю как, но ты из нее выбраться теоретически можешь. Для меня все иначе, я переживаю внутри собственного тела то, что мы попробовали в шутку сделать в Плане.

– Не говори глупостей, у тебя вопрос клеток…

– А что такое клетки? Месяцами напролет, как одержимые раввины, мы проговаривали устами все новые комбинации букв Книги. GСС, СGС, GСG, СGG. Что произносилось устами, то усваивалось клетками. Что совершили мои клетки? Изобрели себе План и двинулись наобум. Мои клетки изобретают историю, необщую для всех. Мои клетки научились богохульствовать, анаграммируя Книгу и все книги на свете. И то же они научились проделывать с моим телом. Переставляют, передвигают, меняют, пермутируют, создают клетки, невиданные никем и никогда, бессмысленные или со смыслами, противоположными правильному. Должен существовать один смысл правильный, остальные ошибочные, если же нет, - смерть. Они же играют без веры, вслепую. Якопо, пока я мог еще читать, лежа тут, я читал словари. Изучал историю слов, чтобы понять, что произошло с моим телом. Для нас, раввинов, это обыкновенный путь. Ты когда-нибудь думал, что риторический термин «метатеза» – двойник онкологического «метастаза»? Что такое метатеза? Это когда вместо «Логос» говорят «голос». Это Темура. Словарь же говорит, что метатеза означает «сдвиг, подмена». А «метастаз» означает «изменение, сдвиг». До чего глупы словари. Тот же самый корень – либо от глагола «метатифеми», либо от глагола «мефистеми». Но «метатифеми» означает «ставлю в середину, переношу, перемещаю, подменяю»… А «мефистеми» значит «перемещаю, передвигаю, изменяю, схожу с ума». Вот так мы все и сошли с ума. И в первую очередь обезумели клетки моего тела. Поэтому я умираю, Якопо, и ты это знаешь.

– Ты говоришь так потому, что болен.

– Я говорю так потому, что наконец я понял, что случилось в моем организме. Я изучаю его день за днем, знаю, что в нем происходит, но не могу на него воздействовать, клетки больше не подчиняются мне. Я умираю потому, что убедил свои клетки в том, что правил никаких нет, что с любым текстом можно делать все что угодно. Я потратил жизнь на то, чтоб убедить в этом себя, в первую очередь свой мозг. И мой мозг передал полученное убеждение непосредственно им, моим частицам. Почему я теперь могу надеяться, что они окажутся осторожнее моего мозга? Я умираю от того, что мы оказались свободнее любых допустимых пределов.

(У.Эко, "Маятник Фуко")

@темы: постмодернизм, истина, слово, литература, Эко

---

Похожее на истину

[Saitarien]

Августин, критикуя скептицизм, выдвинул против него следующее возражение: без знания истины невозможно и “вероятное” знание, так как вероятное есть нечто правдоподобное, т.е. похожее на истину, а чтобы узнать, что похоже на истину, надо знать саму истинy. Где же ее найти? По мысли Августина, наиболее достоверное знание — это знание человека о своем собственном бытии и о знании. “Знаешь ли ты, что ты существуешь? Знаю... Знаешь ли ты, что ты мыслишь? Знаю... Итак, ты знаешь, что существуешь; знаешь, что живешь; знаешь, что познаешь” (“Монологи”. 17. 1).

(А.Г. Спиркин, "Философия")

@темы: философия, Августин, существование, истина, скептицизм

---

Отродье демоницы

[Saitarien]

Согласно Гиральду, в XI в. династия Плантагенетов причислила к своим предкам некую женщину-демона. Как подтверждает ряд источников, легенда о демонической женщине была хорошо известна, и Ричард Львиное Сердце часто на нее ссылался, используя ее как прикрытие для своей не всегда достойной политики и многочисленных сумасбродных поступков; ею же он прикрывал и внутрисемейные скандалы, когда сыновья выступали против отца или очередной раз воевали между собой. Он любил повторять: «Мы, сыновья демоницы...» Однако не всем известно, что Филипп Август пытался использовать миф о чудесной прародительнице против Плантагенетов, особенно против Иоанна Безземельного; в частности, подготавливая захват Англии (который не сумел осуществить его сын Людовик), он развязал настоящую психологическую войну, в которой эмиссары и сторонники французов призывали всех покончить с «отродьем демоницы».

(Ж.Ж. Ле Гофф, "Чудесное на средневековом Западе")

@темы: история, Запад, демоны, легенды, пропаганда, политика

---

Все они верно держатся своих положений

[Saitarien]

Так, в Анугите (гл. 24) мы читаем:

"Мы замечаем различные формы набожности, как бы противоречивые. Некоторые говорят, что набожность остается после того, как тело разрушено; другие говорят, что это не так. Некоторые говорят, что все сомнительно, а другие, что сомнения нет. Некоторые говорят, что постоянный принцип непостоянен, а другие, что он существует, а третьи, что он существует и не существует. Некоторые говорят, что он одноформенный или двойной, а другие, что он смешанный. Некоторые брахманы, знающие Брахмана и понимающие истину, полагают, что он есть единый; другие, что он отличен, а третьи, наконец, что он многообразен. Некоторые говорят, что время и пространство существуют, а другие, что это не так. Некоторые заплетают волосы, а другие чисто выбриты и без всякой покрышки".

Это последнее могло относиться только к последователям Будды, в какое бы время ни была составлена Махабхарата.

"Некоторые стоят за омовение, другие против него; некоторые – за принятие пищи, а другие за пост. Некоторые восхваляют деятельность, а другие спокойствие; некоторые восхваляют конечное освобождение и различного рода наслаждения; некоторые желают богатства, а другие нищеты".

Комментатор Нилакантха относит все эти замечания к некоторым сектам, известным нам из других источников.

"Некоторые утверждают, – говорит он, – что Я существует после погибели тела; другие – локаяты или чарваки – утверждают противное. Все сомнительно – так думают сатьявадины (сьядвадины?); ничего нет сомнительного – так говорят тайртхики, великие учителя. Все непостоянно – говорят таркики; все постоянно – говорят мимансаки; ничто не существует – говорят шуньявадины; нечто существует, но только на один момент – утверждают сугаты (буддисты). Знание едино, но я и не-я – два различных принципа – говорят йогачары; они смешаны – утверждают удуломы; они суть едино – таков взгляд почитателей Брахмана; они отличны – говорят мимансаки, которые утверждают, что специальные акты суть причина (всего); они многообразны – говорят атомисты; время и пространство существуют – говорят астрологи. Древние философы говорят, что это не так, то есть что видимое нами не имеет реального существования; отказ от омовения есть правило Naishthika брахмачаринов; омовение есть правило домохозяев".

(...)

В Харшачарите царь, окруженный свитой, изображался вступающим в большой лес. Приблизившись к жилищу святого, царь оставляет свою свиту и, окруженный только немногими из своих воинов, идет пешком. На некотором расстоянии от жилья святого человека царь видит большое количество буддистов из разных провинций, лежащих на подушках, сидящих на скалах, отдыхающих в рощах, лежащих в чаще или в тени лесов или скрюченных у корней дерев – это богомольцы, умершие для всякой страсти: джайны в белых одеждах (шветамбары), нищенствующие (бхикшу или паривраджаки); последователи Кришны (бхагаваты), изучающие теологию (брахмачарины), аскеты с выщипанными волосами, последователи Капилы (санкхьи), локаятики (атеисты), последователи Канады (вайшешики), последователи Упанишад (ведантисты), верующие в Бога как творца (наяйики), исследователи металлов (?), изучающие юриспруденцию, изучающие пураны, адепты жертвоприношений, требующих семи жрецов, адепты грамматики, последователи паньчаратров и другие; все они верно держатся своих положений, взвешивают и придумывают возражения, возбуждая сомнения, разрешают или спорят, обсуждают и объясняют темные вопросы учений – все это, по-видимому, в полном мире и согласии.

(М.Мюллер, "Шесть систем индийской философии")

@темы: философия, духовные поиски, weird, Индия

---

Маленькое звездное небо

[Saitarien]

Но является ли данная трактовка множественности "Я" единственно возможной? В свете романтического канона личности множественность "Я" – несчастье или болезнь. Герман Гессе, наоборот, считает ложным и патологическим принцип единства "Я". Личность – это "тюрьма, в которой вы сидите", а представление о единстве "Я" "заблужденье науки", которое ценно "только тем, что упрощает состоящим на государственной службе учителям и воспитателям их работу и избавляет их от необходимости думать и экспериментировать. Вследствие этого заблужденья "нормальными", даже социально высокосортными считаются часто люди неизлечимо сумасшедшие, а как на сумасшедших смотрят, наоборот, на иных гениев". "В действительности же любое "я", даже самое наивное, – это не единство, а многосложнейший мир, это маленькое звездное небо, хаос форм, ступеней и состояний, наследственности и возможностей". Люди пытаются отгородиться от мира, замкнувшись в собственном "Я", а нужно, наоборот, уметь растворяться, сбрасывать с себя оболочку.."...Отчаянно держаться за свое "я", отчаянно цепляться за жизнь – это значит идти вернейшим путем к вечной смерти, тогда как умение умирать, сбрасывать оболочку, вечно поступаться своим "я" ради перемен ведет к бессмертию".
Множественное "Я" не допускает однозначного толкования и не может быть ни объективировано, ни описано извне.

(И.С. Кон, "В поисках себя")

@темы: пустота, "я", бессмертие, Кон, Гессе

---

Самый интересный человек - я сам

[Saitarien]

Как ни спорны черты, границы и признаки так называемой "романтической личности", основные принципы романтического канона человека вырисовываются довольно отчетливо.
1. Человеческое "Я" есть нечто автономное, отличное от общества, культуры, убеждений, ценностей, короче – от всякого другого.
2. Личность и общество находятся в состоянии постоянного и неустранимого конфликта друг с другом. Общество подавляет и нивелирует индивидуальность, включая ее в систему стандартных, безличных ролей и отношений (отчуждение). Всякий социальный успех человека означает поражение его как личности, а то, что кажется неудачей, оборачивается успехом.
3. Индивид может спасти и сохранить свое "Я", только поддерживая отчуждение между собой и миром. Он должен постоянно уходить, скрываться от людей, изобретать для себя какие-то новые антироли, недоступные остальным. Это могут быть путешествия в отдаленные местности, уединенная жизнь в горах или на необитаемом острове или внутренние, психологические, путешествия – в прошлое или в глубь собственной психики. Но это обязательно должно быть нечто трудное, опасное, недоступное для других.
4. Поскольку физическое пространство ограничено, наибольшую экзистенциальную ценность имеет внутреннее, духовное пространство, уход в себя. "Ты знаешь, я очень люблю говорить сам с собой. Я нашел, что самый интересный человек среди моих знакомых – я сам", – писал С.Киркегор.
5. Романтическая личность всеми фибрами души жаждет человеческого тепла, интимности, самораскрытия. Культ всепоглощающей любви и интимной страстной дружбы – неотъемлемые признаки романтизма. Но в силу общих законов отчужденного мира и (или) собственных психологических черт потребность романтика в интимности никогда не удовлетворяется; он всегда живет в состоянии одиночества, трактуемого одновременно как величайшее несчастье и как нормальное состояние всякой возвышенной души.
6. Хотя человеческое "Я" – совершенно особая психическая и духовная реальность, оно множественно. Каждый человек заключает в себе множество разных возможностей и должен решить, какую из них признать подлинной. "Большинство людей подобно возможным мирам Лейбница, – писал Ф.Шлегель. – Это всего лишь равноправные претенденты на существование. Как мало таких, кто существует на самом деле".

(И.С. Кон, "В поисках себя")

@темы: рефлексия, "я", отчуждение, избранность, тонкая душевная организация, романтизм, Кон

---

Смеяться будет вселенная

[Saitarien]

Верить чему-то, потому что оно верно, убедительно, абсурдно, верить по какой-либо причине или без причины - все неправильно. Мы должны просто верить, и только. Верить во всякую бессмыслицу? Нет, верить своим чувствам (даже если иногда они обманывают нас), верить всему, что входит в наши мысли. Что, если вы видите призрака? Подойдите к нему и пожмите ему руку - или дайте пинка. Что, если вы ошиблись, и это был живой человек? Что ж, в любом случае это будет смешно, хотя, возможно, смеяться будет вселенная, а не вы.


(Р.Х.Блайс, "Золотой век дзэн")

@темы: вера, дзен

---

Кто такие мы?

[Saitarien]

- Они глядят примерно так же, как те, кто паломничает по святым местам и смотрит на черных мадонн с вышитыми на мантиях серебряными крестами, - сказал я на ухо Бельбо. - Думают ли те, что перед ними мать Иисуса Христа во плоти и в крови? Нет, но и обратного они тоже не думают. Они упиваются уподоблением и переживают зрелище как видение, а видение как реальность.
- Да, - отвечал Бельбо, - но проблема не в том, чтобы знать, лучше ли эти или хуже тех, кто паломничает по святилищам. Я хочу понять, кто такие мы. Мы, считающие, что Гамлет более настоящ, чем наша консьержка. Имею ли я право судить их, я, который бегает за мадам Бовари, чтобы устроить ей сцену ревности?

(У.Эко, "Маятник Фуко")

@темы: реальность, постмодернизм, информационное общество, литература, Эко